* ЖАДНОСТЬ, –и, ж.Чрезмерное стремление удовлетворить свое желание.
* НАДОБНОСТЬ, –и, ж.Состояние, при котором требуется что–нибудь, не хватает чего–нибудь, трудно обойтись без чего–нибудь // Толковый словарь русского языка С.И. Ожегова.

* СИБАРИТ, а, м., одуш. фр. sybarite изнеженный < лат. sybarīta < греч. Sybaritēs – житель колонии Сибарис, славившейся своей роскошью и разнузданностью нравов // Толковый словарь иностранных слов Л.П. Крысина.

Срез инфернальный:

В дантовом аду, во внешних кругах зловеще-зловонной геенны, что зовется Преисподней, немилосердно сурово караются грехи, страшнее которых для смертных не сыскать, ибо это слабости, целиком и полностью, без остатка и довесков, владеющие грешником (заметьте, не преступником: тех опускают гораздо ниже), им помыкающие и ему же дарующие порочные наслаждения, остро-пряный привкус которых пронзительнее любой добродетели. Жадностью, либо скупостью заклеймен еще при жизни тот, кто после смерти обречен на вечные муки в четвертом круге. Наказание одинаково и для жадюг, и для скупцов, но как разнятся их пороки!

Жадность всегда противостоит скупости как страсть – обдуманному расчету. Жадность – от зависти. Скупость – от бережливости. Щупальца жадности – широко распахнутые глаза, пожирающие все, до чего не могут дотянуться руки. Скупость стара и дряхла, у нее полуслепые, опущенные долу глаза и негнущиеся пальцы. Жадина – падок на удовольствия и жаден до всего нового и необычного, так что ради них ни в чем себе отказать не может. Жадный хочет всего и сразу; все испытать и все испробовать – вот (бес)предел его желаний. Скопидом – скопец, отказывающий во всем не только другим, но и себе, трясущийся над каждой копейкой, затравлено озирающийся по сторонам, просыпающийся ночью в холодном поту от одного только видения протянутых к нему рук. Кто без зазрения совести запустит свою лапу в чужую мошну? Жадюга! Кто просеменит мимо нищего, ждущего милостыню, даже не взглянув в его сторону? Сквалыга! Жадина – обжора (коих в третьем круге великое множество), транжира и мот, живущий одним днем
и не загадывающий на будущее. Скупердяй – постник, откладывающий на потом, про запас, на черный день, на непредвиденный расход и умирающий в конце концов от голода на груде просроченных и сгноенных продуктов. Скупец мелочен и расчетлив как ростовщик, запаслив и бережлив как интендант. Не искать и прожигать, а (с)копить и (при)беречь – ценно для него....

В основу человеческой жизни положен принцип недостаточности, неполноты, незавершенности. Во всех нас есть нечто страстное, ненасытное, превосходящее биологические потребности, и только эта чрезмерность делает нас человеками. Мне все интересно и до всего есть дело, я ввязываюсь в любые обстоятельства, которые хоть как-то меня затрагивают (не говоря уже о том, что меня лично не касается)!
Мне недостаточно быть таким, каким я уже есть. В своих мечтах я совсем не похож на себя в зеркале; а отражаясь в зеркале, тут же перестаю быть таким, каким есть в жизни. Я не могу обойтись без тех, кто обходится без меня. Мне нужно осчастливить своим присутствием не тех, кто жаждет моего общества, а именно тех, кто прекрасно обходится и без него. Мне всегда не хватает чего-то или кого-то еще. Мне недостаточно того, чем я владею и кем могу распоряжаться: мне постоянно требуется то большая полнота власти, то большее число подвластных (если и не подданных, то, на худой конец, подчиненных). Я должен раньше другого узнать, понять, присвоить тот мир, в котором мы оба находимся, который совместно обживаем и осваиваем. Предмет моих желаний – не то, чего я лишен, а то, что имеется у другого. Нет, я вовсе не желаю того, чего у другого в достатке – пусть он этим хоть подавится! Мне нужно то, что ему самому не хватает, что он хранит как зеницу ока, чего у него в обрез, только-только, с чем ему расстаться – только скрепя сердце и скрипя зубами.

Мое желание всегда лежит по ту сторону того, что могло бы меня удовлетворить, заставило бы успокоиться и угомониться. Никто из нас уже не желает того, чем мы обладаем. Я нуждаюсь в том, что (из)вне меня, что пока еще не мое. Но чаще всего именно до тех только пор пока это нечто еще не мое. Когда я обретаю искомое, чувство разочарования отравляет мне все удовольствие от обладания, не принося ожидаемого блаженства. Примитивный человек говорил: «Хочу!», протягивал руку и брал. Современный человек говорит: «Я жажду! Я желаю!» и замирает в предвкушении наслаждения, оттягивая и отодвигая сам момент обладания. Удовлетворенные страсти, исполненные желания, доступное счастье рано или поздно вызывают тупое ощущение пресыщенности и скуки. Но пока я вожделею, пока во мне жива непреодолимая тяга ко всему неповторимому и неожиданному, жизнь не станет для меня постылой, не покажется пресной на вкус и выхолощенной на предмет удовольствий.

«В один прекрасный день ему опротивели все эти бумажные изыски: китайская серебристая бумага, японская перламутровая и позолоченная, белая ватманская, темная голландская, вторившая замше, турецкая и желтая – сейшельская. Не переносил он и бумагу фабричного производства. Он заказал верже особого формата на старой вирской мануфактуре, где еще треплют коноплю по старинке. А чтобы разнообразить свою коллекцию, он в несколько приемов выписал из Лондона бумагу с фактурой ткани – ворсистую или репсовую и, вдобавок, из презрения к библиофилам, обязал торговца из Любека поставить ему улучшенную искристую бумагу, синеватую, звонкую, чуть ломкую, в которую вместо щепочек были вкраплены блестки,
напоминавшие золотую взвесь данцигской водки».

В настоящем коллекционере всегда должно быть нечто от жадины и ничто от скупца. Подбирать, чтобы без разбора свалить в кучу, спрятав подальше от чужих глаз – в этом квинтэссенция скопидома. Собирать, чтобы выставлять напоказ, хвалиться и дразнить – в этом подлинная сущность коллекционера. У скупца глаза бы не глядели на сбереженное.

Для коллекционера важно не столько собирательство, сколько периодическая система манипуляции вещами: он колдует над ними, он их преображает. Для скупого скопидома любая подобранная вещь ценна
ровно настолько, насколько она тянет в денежном эквиваленте. Коллекционная вещь, на которую с жадностью набрасывается собиратель, обладает только любительской, но ни в коем случае не потребительской ценностью… Чем еще можно объяснить тот факт, что коллекционер скорее польстится на обветшавший и поиздержавшийся подлинник, чем на новехонькую, сверкающую глянцем копию? И кто еще кроме детей и истинных коллекционеров, одержимостью которых искупается их жадность, может прожитьбез необходимого, довольствуясь бесполезными безделушками?